Программа о морском клубе "Полярном Одиссее".
"Пещерой Али-бабы в Петрозаводске" называют иностранные журналисты клуб "Полярный Одиссей".
Основал клуб ученый-физик Виктор Дмитриев.
В программе рассказаны основные вехи истории развития клуба и многое другое.
Здесь можно оставить свои комментарии. Выпуск подготовленплагином wordpress для subscribe.ru
«Заселение славянами Подвинья и Поморья началось в X-XI веках. Перетаскивая свои ушкуи через водоразделы (волоки), новгородцы постепенно вышли в бассейн Онеги и Северной Двины, а затем и на берега белого моря, вытесняя, а частично ассимилируя местные чудские племена. В 1218 т. летописи упоминают уже появившийся здесь первый город — Великий Устюг, началось широкое освоение просторов Севера
Суровый климат не благоприятствовал развитию земледелия, поэтому основными занятиями населения были здесь рыбная ловля, промысел морского зверя, охота. Старинная поморская пословица «Море — наше поле» хорошо отражает эту действительность
Судостроение здесь также имеет многовековую историю. Строительство лодий, шняк, сойм, кочей, карбасов и поморских судов других типов началось где-то в XIII веке. На местных плотьбищах — так назывались кустарные верфи — делали суда как для прибрежного сообщения, так и для дальних морских походов: плаваний по морю Белому, выхода на просторы Студеного моря, рейсов на Грумант, в Норвегию, на Матку (острова Новой Земли), в Мангазею. Благодаря развитому мореходству поморы освоили бассейн Северного Ледовитого океана от Скандинавского полуострова до устьев Оби и Енисея.
При Петре I встал вопрос о внедрении «ново-манерных» судов Двумя специальными указами (1714—1715 гг.) государь запретил строить лодьи, кочи и суда других старинных поморских типов, приказав «делати морские суды — галиоты, гукары, каты, флейты, кто из них (поморов — авт.) какие хочет», чтобы через два года полностью заменить привычные старые суда построенными по западноевропейским образцам. Однако выполнить это явно не удалось, поскольку в 1719 г. потребовалось издать еще один указ, по которому «старые суды — лоди, карбусы, сонмы. качи и протчие» следовало «переорлнть» (как мы бы сказали сейчас — зарегистрировать) и дать «на тех заорленных доходить, а вновь отнюдь не делати».
Как бы там ни было, но и в середине XVIII века можно было видеть те же поморские суда, правда, уже несколько видоизмененные под влиянием западных образцов применительно к местным условиям.
ЧТО ТАКОЕ КАРБАС. Наша статья посвящена карбасу. Если поморские суда других типов — лодьи, кочи, шняки до наших дней не дошли, то карбаса ('Карбас, мн. карба'са - так произносят это слово на севере) в некоторых северных деревнях «шьют» и поныне.
Впервые сшивные карбаса упоминаются в 1591 г. в «Таможенной грамоте» Соловецкого монастыря, но это вовсе не означает, что до того их не строили. Технология постройки «шитых» судов хорошо известна со времен Древней Руси:
бортовые доски на них сшивали вицей, жгутом мочалы, жилами животных, а швы конопатили и просмаливали. В течение ряда столетий использовались доски «топорные» — так они именовались в старинных документах. Бревна кололи вдоль ствола клиньями, после чего обрабатывали топором. Доски получались толстыми и грубыми. Появление механизированной распиловки бревен на Севере относится к концу XVII—началу XVIII веков однако в обиход судостроителей «пильные» доски вошли не ранее 20-х гг. XVIII века.
О существовании каких-либо чертежей карбасов, как и поморских судов других типов, говорить не приходится, поскольку строились они без какой-либо, говоря сегодняшним языком, документации. Ремесло судостроения передавалось по наследству. Каждый мастер имел свои мерки в виде шестов с зарубками, при необходимости делал наброски прямо на песке. Неудивительно, что суда одних и тех же наименований отличались друг от друга. Можно говорить и о традициях — о местной манере постройки: беломорские берега — Зимний, Летний, Терский, Кемский — вносили в облик и конструкцию карбаса свои особенности. Карбас из Поморья распространился и в Восточную Сибирь и здесь также получил какие-то своеобразные черты.
Карбаса четко различались и по району плавания, и по назначению. Известны карбаса промысловые, разъездные, почтовые (кстати сказать, почта внекоторых беломорских деревнях перевозилась на карбасах вплоть до 50-х гг. XX века), грузовые, таможенные, лоцманские и т. д. На извозных карбасах перевозились богомольцы в Соловецкий монастырь (из Холмогор, а затем и из Архангельска); в таких «пассажирских» лодках размещалось до 45 человек, обслуживали их 5 членов экипажа. Существовали и легкие карбаса, приспособленные для переброски грузов на более крупные глубокосидящие мореходные суда, поэтому лодьи и кочи обычно принимали на борт одну, а то и две такие лодки. Любопытно отметить, что в петровские времена карбаса использовали в качестве вспомогательных судов при военных действиях на Балтике.
В общем карбас был универсальной лодкой-тружеником, легкой и довольно мореходной. Обладаяхорошей всхожестью на волну и достаточной остойчивостью, карбас практически не принимал внутрь брызг. Типичный карбас имел острую корму (впрочем, делали и транцевую), прямую линию киля. (хотя на малых лодках встречалась криволинейная), вертикальный форштевень (мог быть и изогнутым), незначительно наклоненный в корму ахтерштевень (мог быть и вертикальным). Обшивка делалась кромка на кромку на мощных, редко поставленных шпангоутах (но могла быть и вгладь).
Если говорить о разнице в размерениях, то величину карбаса обычно характеризовали количеством пар весел (различали "тройник", «четверик», «пятерик», «шестерик»), а в некоторых мест — числом «набоев», т. е. досок (поясьев) обшивки борта.
Рисунки с натуры и чертежи типичных карбасов впервые были выполнены в середине XIX века П. Богославским. Описания основных типов карбасов приводятся ниже по данным, приведенным в его книге «О купеческом судостроении в России» (Спб, 1859 г.).
Поморские палубные "карбаса (с транцевой кормой) имели длину до 12, 1 м, ширину до 2, 1 м, высоту борта около 1, 5 м. и принимали до 8 т груза при осадке до 0, 76 м. Строились такие суда в Холмогорах и в деревнях по Летнему берегу. Поясья обшивки соединялись между собой и крепились к набору деревянными нагелями и «сшивались» вицей. Имелась и внутренняя обшивка, которая, как и наружная в подводной части, смолилась. Надводная часть карбаса и мачты окрашивалась красной краской, кроме верхней части бортов, окрашиваемых всегда чернью или зеленью. На судне ставились две мачты. Передняя крепилась к форщтевню, на ней поднимался прямой парус, называвшийся «носовым». Немного в корму от миделя ставилась вторая 
<![endif]> мачта, которая была выше передней; парус на ней назывался «большим». Имелся бушприт, но без кливера. Для откачки воды ставились помпы. Якорь был один — кошка весом до 130 кг с пеньковым канатом длиной до 40 м; поднимали его вручную.
Холмогорские карбаса, напоминавшие поморские, имели длину до 10, 6 м и строились преимущественно в Холмогорском уезде, а также в Коле, Пустозерске и Мезени. В корме оборудовалась каюта — болок — для кормщика. Обычно длина этой кормовой надстройки не превышала 1/4 длины корпуса. На таких грузовых карбасах доставляли в Архангельск уголь, дрова, смолу, камень и т. п.
Весновальный карбас, употреблявшийся во время весенних промыслов морского зверя, имел длину до 9, 1 м, ширину 1, 2—2, 1 м, высоту борта от 0, 61 до 0, 9 м, осадку — 0, 3—0, 6 м. В носовой части карбас имел несколько большую полноту, чем в кормовой, корма делалась острой. На днище ставились два полоза («кренья»), облегчавших перетаскивание лодки по льду. Для гребли служили 6—8 весел. Ставились две мачты, а на карбаса меньших размеров — одна.
С целью предохранения при сжатии льдами корпусу придавалась «яйцевидная» форма — развал бортов доходил до 35 от вертикали; обшивку делали вгладь. Воду отливали плицей — черпаком на длинной ручке.
Речной карбас имел длину 6, 4—8, 5 м (иногда и более), а ширина всегда была несколько меньше 1/3 длины. Принимал груза от 650 до 1000 кг при осадке 0, 3—0, 6 м. Отличался хорошими ходовыми качествами и шел довольно круто к ветру.
Облас — это был большой карбас (до 10, 6 м длиной при ширине до 1, 5 м и высоте борта 0, 6— 0, 9 м), строившийся на берегах Ваги и Вычегды. Отличался от других типов карбасов лишь тем, что над его серединой, а иногда и над всем корпусом, возводился навес, по обеим сторонам которого ставились перила (порыски). Облас имел обычно одну мачту с прямым парусом и 2—4 весла.
Приморский карбас — это всегда одномачтовое судно; в каждой местности были свои традиции его постройки, касающиеся формы штевней, расположения банок и прочих деталей.
ПОСТРОЙКА КАРБАСА. Сооружение корпуса начинали с киля (матицы), для которого подбирали здоровое еловое дерево с естественным углом отгиба корня, близким к прямому,— для образования фор штевня (носовой кокоры). Заднюю кокору с килем соединяли в замок. Закладку раскрепляли в нормальном положении — вниз килем, выбирали шпунт. Затем на киль ставилии крепили деревянными нагелями заготовленные заранее шпангоуты (опруги) из корней ели. После этого корпус обшивали досками, начиная от киля.
По другому варианту технологии на закладку в районе носовой и кормовой скулы устанавливали но одному мощному шаблону, к которым и подтягивали доски обшивки (нашвы). Соседние доски прижимались одна к другой и к шаблонам несколькими березовыми клещами, используемыми в качестве струбцин. Шпангоуты вставлялись с подгонкой по месту уже после установки обшивки. Носовые обводы выводились при этом более полными. Такая технология постройки карбасов была описана в середине XIX века С. Максимовым в его книге «Год на Севере». Таким же способом «шьют» карбаса и сегодня мастера в г. Каргополе (Петр Иванович Пономарев) и в с. Долгощелье. В некоторых деревнях «шьют» на лекалах небольшие карбаса с клинкерной обшивкой и полозьями—креньями, но только полностью с гнутыми шпангоутами и с применением медных заклепок или железных гвоздей
Обычно шпангоуты в верхней части имели сечение около 50 X 80 мм. Шпация составляла 0, 8—1, 0 м, но на самых больших карбасах между основными сосновыми (Во всех случаях важную роль играло умение мастера выбрать высококачественный материал Учитывалось и место где росло дерево и его возраст Если говорить например, о сосне то считалось что в 60 лет она «годна лишь на дрова и только в 190 200 и 300 лет входит в размеры корабельного дерева при годного в набор и на мачты» (Памятная книжка для Архангельской губернии на 1861 год Арх-к) шпангоутами иногда устанавливали по два-три дополнительных шпангоута, гнутых из еловых или лиственничных реек. Хорошими считались «самородные» шпангоуты, изготовленные из цельного корня ели, но иногда собирали их из двух половин с перекроем в районе киля.
Толщина сосновых досок обшивки зависела от размеров карбаса и чаще всего составляла от 18 до 22 мм. Доски укладывались сердцевинной стороной наружу, как говорили мастера — «шерстью по ходу лодки».
С древнейших времен и до начала XX века, а в некоторых деревнях (например, Плесецкого района) вплоть до 50-х гг. доски сшивались вицей (вичью). Вицы — так на Севере называют прутья — чаще всего делались из распаренных веток молодого можжевельника или его корней, использовали также вереск, тонкие стволики молодых елок или пеньковую веревку толщиной в 1/4 дюйма и тонкие ремешки сыромятной кожи.
Интересное описание технологии «шитья» карбаса сделал К. Бадигин при посещении им деревни Койда в 1951 г.: «Доски пришивают к шпангоутам 5-сантиметровым швом толстой еловой «ниткой» сечением около 10 мм В длину доски сшиваются между собой вересковой ниткой диаметром 7—8 мм; шов при этом 2, 5-сантиметровый
Отверстия для шитья быстро просверливаются специальным сверлом-дрелью в виде лука с кожаной тетивой. После протягивания деревянной нити каждое отверстие забивается клиньями — с наружной стороны сосновым, а с внутренней — из мягкой ели».
Швы утапливались в выдолбленные для них пазы я заливались смолой. Корпус при этом становился монолитным и водонепроницаемым. Места соединения деталей всегда прокрашивались горячей смолой; иногда сами детали предварительно обжигали для предохранения от гниения. Корпус конопатили; поскольку пакля считалась для карбасов роскошью, то их чаще конопатили мхом. Иногда между кромками досок прокладывали просмоленный пеньковый шнур. После конопатки корпус смолили изнутри и снаружи. В наши дни смолу добывают из корней сосны; в старину же смолу высокого качества, с красноватым оттенком, добывали из сосновых стволов. Сделанный по всем старым правилам, карбас служил долго — при хорошем уходе до 30 «вод», а то и более.
Срок службы карбаса зависел и от характера перевозимых грузов. Основные грузы — сало морского зверя, жир, соленая рыба, деготь и соль — защищали древесину. Следует заметить, что англичане специально вымачивали древесину, предназначенную для судостроения, в соленой воде и добавляли соль в конопатку. Страховое общество Ллойда даже продлевало срок действия своего сертификата, если корпус подвергался просаливанию. О пользе же пропитки корпуса жиром и говорить не приходится! Многие архангельские владельцы деревянных маломерных судов и сейчас каждую весну пропитывают корпус изнутри горячей олифой, а не окрашивают Некоторые считают, что лучше делать это горячим трансформаторным маслом.
На готовый корпус устанавливались наружные привальные брусья, врезались банки (бесед-ки). Крышу навеса или рубки (болка) выстилали берестой. Никакой меблировки и отделки каюта не имела: на пол укладывали шкуру белого медведя или оленя, либо просто ворох сена, прикрытый старым парусом.
Весла вырезали из сосны, их рукояти — иногда из березы.
Уключины на всех карбасах делали деревянными. Это были или парные штыри, между которыми вставляется весло, или одинарные, на которые весло надевается кожаной петлей. При рыбной ловле сетями применялись съемные деревянные штыри, устанавливаемые вблизи миделя;
ближе к оконечностям, где уключины уже не мешают работе с сетями, ставились постоянные штыри, иногда использовавшиеся и для крепления снастей при ходе под парусами.
Следуя на промысел, поморы имели при карбасе небольшую выдолбленную из осины лодку — осиновку или тройник. Типичная осиновка имела длину до 4, 5 м при ширине около 0, 9 м и высоте борта около 0, 5 м. Иногда строили такие лодки из сосны или ели.
ПАРУСНОЕ ВООРУЖЕНИЕ. Итак, типичный карбас имел одну или две мачты с простым, как и сама лодка, прямым или шпринтовым (появившимся на Севере в XVIII веке) вооружением. С середины прошлого века прямые паруса на карбасах стали исчезать, а шпринтрвые сохранились до наших дней. При столь несовершенном — с современной точки зрения — вооружении и отсутствии шверцев или шверта карбаса ходили сравнительно круто к ветру (до 50°). Приблизительные расчеты показывают, что площадь парусности примерно вдвое превышала произведение длины карбаса на ширину по ватерлинии.
Рангоут вырезали из сосны, в последнее время — из ели. По рисункам П. Богославского можно заметить, что на двухмачтовом карбасе высота большой мачты составляет 3/4 наибольшей длины корпуса, а высота носовой — на 10—20 % меньше; длина шпринтова всегда равна 3/4 вы-соты мачты.
Для одномачтового карбаса высота мачты выбиралась равной 80—90 % максимальной длины корпуса; устанавливалась мачта на расстоянии 1/3 длины корпуса от носа.
Грубый холст для шитья парусов ткали в деревнях. Фабричную парусину лучшего качества состоятельные судовладельцы покупали в городах — Архангельске или Онеге. Иногда, в XVI— XVII веках, парус изготовляли из равдуги (замши), а оснастку — из кожи морского зайца или моржа, чтобы при плавании в полярных широтах парус и снасти не обмерзали. В XVIII веке на снасти повсеместно стали использовать пеньковый трос.
Шпринтовый парус по передней шкаторине крепился к мачте слаблинем либо на сегарсах. На небольших лодках он поднимался и снимался вместе с мачтой.
Верхним концом шпринтов, растягивающий парус по диагонали, входил в петлю на нок-бен-зельном углу паруса, другим концом упирался в стропку, располагавшуюся в нижней части мачты не выше человеческого роста; это позволяло в случае необходимости быстро отдать шпринтов и сразу уменьшить площадь парусности вдвое.
Большая мачта двухмачтового карбаса могла иметь ванты; парус в этом случае поднимался фалом. Крупные карбаса могли иметь на топе мачты шкив, однако чаще просто делали отверстие, которое для лучшего скольжения фала смазывали жиром.
Шпринтовый парус управлялся шкотом и оттяжкой шпринтова, крепившейся за его нок. На небольших карбасах оттяжки шпрннтова могло не быть, а ходовой конец шкота перекидывали через утку (или через банку) и держали непременно в руках, чтобы в случае резкого порыва ветра его можно было сразу же потравить. На крупных карбасах ходовые концы шкота и оттяжки крепились вместе на кормовой уключине или на деревянной утке, пришивавшейся изнутри к борту. При плавании без груза требовалось особое внимание к управлению парусами, так как карбас быстра набирал скорость, но так же быстро ее и терял, стоило только потравить шкот.
Когда парус не использовался, достаточно было прижать шпринтов вместе с парусом к мачте и обнести его несколько раз той же оттяжкой шпринтова или другой снастью. Мачты при необходимости можно было снять и уложить на банках вдоль бортов.
ОПИСАНИЯНЕКОТОРЫХЛОДОК. В Архангельском краеведческом музее экспонируется хорошо сохранившаяся лодка, дающая представление о поморском судостроении старых времен. Это тройник из с. Долгощелье, использовавшийся для рыбной ловли с 50-х гг. XIX века до 1912 г. Лодка обращает на себя внимание изяществом н легкостью. Длина ее — 4, 2 м, ширина—1, 35 м, высота борта на миделе— 0, 45 м.
Рассказывают, что ель для изготовления долбленой основы этого тройника — «трубы» передавалась по наследству. Сама «труба» обработана очень тонко и в средней части развернута почти в плоскость, из-за чего оконечности оказались приподнятыми. В средней части толщина «трубы» не превышает 15 мм, к оконечностям — возрастает. К обрезам трубы прикреплены узкие кормовой и носовой транцы из досок толщиной около 40 мм, расширяющиеся кверху приблизительно от 20 до 40 см, длина их около 45 см. С каждого борта поставлены по две еловые доски толщиной 12 мм. Борт имеет развал около 35°. Нижняя доска пришита к «трубе» внахлест, а следующая поставлена к ней встык. Шпангоуты гнутые;
установлены довольно часто (шпация 18—20 см). Доски пришиты только к шпангоутам, между собой они не сшивались. Лодка имеет наружный привальный брус (примерно 15 X 30 мм). Изнутри к бортам пришиты три пары подключин. На днище снаружи поставлены киль и пара креньев.
Все шитье выполнено тонкими ремнями из сыромятной кожи. Можно различить и следы позднего ремонта — швы пеньковой веревкой, подкрепления гвоздями и П-образнымн скобами (такой крепеж широко используется на Севере при постройке более крупных судов с обшивкой вгладь). Корпус весь просмолен.
О небольшом карбасе интересной конструкции рассказывал нам лоцман П. И. Коробицын. Лодка имеет 4—4, 5 м в длину, 1, 2—1, 5 м в ширину, очень легка на ходу, остойчива. Такой карбас строится на гнутых вересковых или лиственничных шпангоутах с обшивкой внакрой из сосновых или еловых 12-миллиметровых досок с использованием медных заклепок. Шпация составляет 25—30 см, транец и форшпигель из доски 30—40 мм. Киль выгибается из доски такой же ширины, как н доски обшивки, но толще их раза в два или три. К транцу и форшпигелю доски обшивки сводят вгладь, либо транец и форшпигель врезают по ходу досок. Этот карбас имеет одну пару весел. Когда начали строить такие лодки на Устье и Bare, никто не помнит, но сейчас они уже начинают исчезать. С заполнением северных рек «Прогрессами» и «Казанками» старое ремесло забывается.
Штурман Г. А. Лукьянов, в 50-е гг. работавший в Беломорской базе Гослова, размещавшейся в Сумском Посаде, рассказал, что на промысел беломорской сельди в Соловецких шхерах ходили на карбасах, которые по внешнему виду очень похожи на описанный выше приморский карбас. Судно имело в длину около 6 м, в ширину около 1, 5 м. На нем стояла одна мачта со шпринтовым парусом; оттяжки рейка не было. Уключины делались в виде деревянных парных штырей. Кроме прочего снабжения для промысла в карбасе имелись мешки, сшитые из кожи морского зайца или моржа, наполнявшиеся мелкоколотыми ольховыми и сосновыми чурками длиной 15—20 см. Эти мешки, предохранявшие топливо от сырости, служили и спасательными средствами. Ольху применяли для копчения рыбы. Сосновые чурки использовались в качестве топлива в случае высадки на безлесые острова (корги). Кстати сказать, здесь в избушках, исстари строившихся в безлюдных местах, всегда имелось сухое топливо, береста, соль, сухари, спички. По старой поморской традиции следовало, использовав эти припасы, заменить их свежими, полагалось оставить после себя чистоту и порядок, а при необходимости и подремонтировать избушку...
Лодочные моторы, появившиеся в начале XX века, вначале использовались на елах — промысловых судах, заимствованных у норвежцев. В морском справочнике-ежегоднике «Спутник помора» за 1910 г. дана инструкция по эксплуатации керосинового мотора небольшой мощности. Понятно, что далеко не каждый мог позволить себе приобрести такой двигатель!
Старики рассказывают, что вплоть до войны поморы практически не знали моторов, а ходили ловить рыбу на веслах и под парусом за десятки километров, сообразуясь с сильными приливо-отливными течениями. Иногда в будний день, после работы, уходили на ночь на рыбалку с тем, чтобы к утру успеть вернуться на работу.
Вот, пожалуй, н все... и далеко не все, что известно о карбасе.
В. БЕЛИЕНКО, В. БРЫЗГАЛОВ, г. Архангельск
Здесь можно оставить свои комментарии. Выпуск подготовленплагином wordpress для subscribe.ru
Одним из главнейших занятий черносошных (государственных) крестьян и посадского населения Беломорского Севера был корабельный промысел. Наряду с гребными изготовлялись парусные суда. Поморы обычно называли их ветряными кораблями, ходили на них на мурманские рыбные и звериные становища, отчего промышленника, который возвращался с промысла, именовали «ветряной гость».
Важнейшими центрами поморского судостроения в XVI— XVII вв. был Кузонемский стан, Околопосадная и Низовская трети, низовье Онеги, Кемский острог Поморские корабелы строили лодьи и кочи. Лодья — палубное судно длиной 11—23, 5 м, грузоподъемностью до 12 тысяч пудов. Она имела три мачты, короткий бушприт и большой парус, на который требовалось до 700 аршин холста (около 500 м), на средней мачте «Некоторые лодьи,—сообщалось в «Описании Архангельской губернии»,—ходят весьма легко с попутным ветром, верст по 12 в час, но редкие из них могут лавировать, а потому плавают около берегов и при противном ветре заходят в становища, в которых при отливе остаются на сушке». Коч — плоскодонное мореходное судно, длиной около 19 м, шириной 5—6 м. Оно имело две неспускаемые мачты, и при благоприятном ветре скорость достигала 200—250 верст в сутки. Грузоподъемность коча 2000—2500 пудов.
Технический рост поморских судов в XVI—XVII вв. сказывался в увеличении размеров и улучшении мореходных качеств.
Коренной перелом в поморском судостроении связан с именем Петра 1. 28 декабря 1715 года царь в письме архангельскому вице-губернатору Курбатову указал: «Объявите всем промышленникам, которые ходят на море для промыслов своих на лодьях и на кочах, дабы они вместо тех судов делали морские суды: галиоты, гукоры, каты, флейты, кто из них какие хочет»,
Петровский указ имеет важное историческое значение, так как открывает новый период в истории поморского судостроения на Русском Севере С этого времени началось строительство больших промысловых и грузовых судов «европейского образца», на «новый манер», и сами эти суда получили общее название «новоманерных».
Строились новые суда исключительно черносошными крестьянами Двинского уезда и жителями Архангельска, Холмогор, Кемского и Сумского острогов.
Одним из центров новоманерного судостроения была деревня Островская Кузонемского стана (правый берег реки Пинеги недалеко от ее впадения в Северную Двину). Здесь строились яхты, галиоты, буера и гукоры. Дважды готовились суда для морских экспедиций. Это было связано с тем, что в 1733—1743 гг. на морях Северного Ледовитого океана работала знаменитая Великая Северная экспедиция. Руководители ее понимали, что «новоманерные» суда (гукоры и галиоты) «не способны как для мелких вод, так и для льдов», и решили использовать в экспедиционном плавании традиционные поморские кочи. Кузонемские мастера Федор и Тимофей Кормакуловы подрядились изготовить два добротных коча «шитых длиною по 9, а шириною по 3, 5 сажени». Они обязались кочи «облить смолою крепкою лодейною вещею», класть упруги одна от другой не более чем на поларшина, укрепить палубу «кокорами, таким манером, каковы делают у здешних обывателей». В мае 1734 года суда были спущены на воду, получили название «Обь» и «Экспедицион» и направились в Архангельск. В середине июня оба коча вышли в море для выполнения экспедиционных исследований.
В 60-е годы, когда по инициативе М В. Ломоносова была организована новая научная экспедиция с целью отыскать северо-восточный проход в Америку, пинежские корабелы изготовили для нее в Двинском уезде Кузонемского стана три гукора
В настоящее время удалось выявить сведения о строительстве на Кузонемской верфи с 1720 по 1772 год 23 судов. Можно полагать, что спущено их значительно больше.
Вторым центром крестьянского «новоманерного» судостроения был «большой, изобильнейший, хлебородный остров» — Куростров, расположенный против Холмогор Здесь находились две верфи. Одна — недалеко от деревни Мишанинской, годины М В. Ломоносова Именно на этой верфи Василий Дорофеевич Ломоносов «первый из жителей сего края состроил и поевропейски оснастил на реке Двине, под своим селением» гукор, названный им «Св. Архангел Михаил». Его размеры: длина 15 м 55 см, ширина 5 м 18 см;
грузоподъемность 45 ластов (ласт равен 120 пудам). Строился гукор под руководством корабельного мастера, уроженца Синцовской деревни Паниловской волости Трофима Антоновича Медведева До этого времени он уже построил несколько судов, из них два буера—«Лебедь» и «Горлица» совместно с Василием Филипповым
Если учесть тот факт, что в разное время куростровские крестьяне Лопаткины, Верещагины и Лыжины также имели собственные «новоманерные» суда, можно с полной уверенностью сказать, что на Мишанинской верфи строительство судов не ограничилось одним ломоносовским гукором.
На противоположной стороне Курострова (западный берег небольшого озера Колье у деревни Даниловской) находится Кочневский борок около 250 саженей в окружности, 45 саженей в поперечнике и 2, 5 сажени высотою. Он был назван так в честь известного корабельного мастера Беломорского Севера С. М Негодяева-Кочнева, имевшего здесь в последней четверти XVIII—начале XIX века верфь. Архивные источники зафиксировали спуск с ее стапелей четырех судов.
О размерах и технических возможностях Кочневской верфи можно судить по такому примеру: построенный на ней галиот («гольяш») «Иоганес Кристемус», позднее переименованный в «Александр Первый», достигал длины 19 м 51 см, ширина составляла 6 м 55 см, грузоподъемность 80 ластов.
С. М. Негодяев-Кочнев вел морской тресковый промысел, в двух становищах на Мурманском берегу Кольского полуострова имел рыбные и сальные заводы. Эти промыслы обслуживались судами, построенными на собственной верфи. «Кочнев, — отметил современник, — до глубокой старости деятельно занимался кораблестроением». Он умер 17 декабря 1828 года, и с его смертью верфь прекратила свое существование.
В среднем течении Двины выделялась Чашевицкая верфь в Верхнетоемской волости. На ее стапелях в 1755—1783 гг. было построено 18 судов, грузоподъемностью от 10 до 30 ластов. Здесь неоднократно готовились яхты и карбасы для кречатьих помытчиков, занимавшихся ловлей охотничьих птиц (соколов, челигов и кречетов) на Терском берегу и Кильдине.
В дельте Двины—на ее многочисленных островах и протоках—верфи располагались в Лисестровской волости, Заостровье, Мудьюжском острове и на речке Лае. На них под руководством корабельных мастеров Ильи Антуфьева, Михаила Коржавина, Ивана Карлукова, Дмитрия Вахрамеева, Ивана Варакина строились рейдовые и промысловые суда:
кочмары, шняки, гукоры, доншкоты, галиоты, извозные карбасы.
Архивные материалы указывают также на существование крестьянских верфей в деревне Павловской Онежского уезда, в Вельском стане, Устьегорском селе Великоустюгского уезда, в Вашке Мезенского уезда. Всего удалось выявить 20 крестьянских верфей, спустивших на воду за время своего существования свыше 250 судов.
Отмечая значительное число крестьянских верфей на Беломорском Севере, необходимо оговорить, что ни одной из них не удалось превратиться в крупное мануфактурное производство. Крестьянские корабельщики не могли строить такие крупные суда, какие делались на купеческих верфях, и не могли даже близко подойти к объему производства на верфях купцов Бажениных и Крыловых. Главной, хотя и не единственной причиной этого была промышленная политика царского правительства. Оно ограничивало крестьянское судостроение и ставило преграды на пути его развития. Не случайно попытки С. М. Негодяева-Кочнева создать верфь типа купеческой и строить на ней суда водоизмещением от 57 до 150 ластов потерпели неудачу. Президент Адмиралтейской коллегии И. Г. Чернышев сообщил, что «в рассмотрение просьбы его войти не может и вынужденный находится в оной ему отказать».
И вот какая сложилась практика в результате такой политики. Купец, не имевший своей верфи и желавший построить для промысловой деятельности судно, заключал договор с крестьянами-судостроителями, давал им работу и платил за постройку судна. Он и фигурировал в документах как «давалец». Заключив договор, «давалец» обращался в Архангельскую губернскую канцелярию с просьбой разрешить ему вырубку корабельного леса. Дело в том, что сосновые и лиственные леса находились в ведении казны. Получив разрешение, «давалец» направлял туда крестьян-кораблестроителей, которые заготовляли там лес и строили из него заказанное судно, фигурировавшее как купеческое.
Сами крестьяне не могли получить разрешение на использование корабельных лесов, и это препятствовало развитию крестьянского судостроения Следствием этой практики было и то, что крестьяне строили суда из низкопробного леса, что резко ухудшало их качество.
Всемерно ограничивая крестьянское судостроение в Поморье, правительство не могло его полностью запретить. Уж очень широка была сфера маломерного судостроения, заниматься которым купцы не видели особого смысла. Для перевозки всевозможных грузов по Двине и ее притокам, вдоль побережья Белого моря предпочтительнее были именно небольшие палубные суда с незначительной осадкой. Они использовались при погрузке и разгрузке русских и иностранных крупных купеческих судов, на морских рыбных и звериных промыслах.
Крестьянские суда XVIII—XIX вв. были мелкими, преимущественно 8—30 ластов, а в 60—80 ластов строились очень редко. Купеческие же начинались «с потолка» крестьянских, а самые крупные доходили до 240 и даже 400 ластов. При своем ограниченном производстве крестьянские верфи не могли удовлетворить потребности населения Беломорского Севера в маломерных «новых» судах. Кроме того, корабельная оснастка несравненно дороже лодейной и была под силу состоятельным промышленникам. Поэтому в ряде районов Поморья на протяжении всего XVIII—первой половины XIX в преобладало «староманерное» судостроение В Кемском уезде в 1829 году насчитывались 41 лодья и 11 кочей, технически довольно совершенные. «При жизни Петра I суда, называемые лодьями, сколько из предания известно, — писал в начале XIX в кемский городничий, — вовсе были непохожи конструкциею и оснасткою на нынешние лодьи». Кемские «староманерные» суда применялись в прибрежных рыбных промыслах, чем объясняется их «живучесть».
Со второй половины XIX в. наблюдается переход к «новоманерным» судам. Он связан с деятельностью корабельного мастера, уроженца Подужемской деревни Якова Антонова, более известного под уличным именем Горностаев. Свою деятельность он начал в 1827 году с постройки лодей, а в 1851 году первым «совершил попытку преобразования сего типа на новый, более современный с правильною конструкциею и оснасткой, на тип тех шхун, которыми справедливо может гордиться беломорский купеческий флот».
Даже в крайне неблагоприятных условиях черносошные крестьяне Беломорского Севера выдвинули целую плеяду замечательных кораблестроителей Среди них С М. Негодяев-Кочнев, Т. А. Медведев, К. Н. Плешуков, Д В Вахрамеев, В. О. Плотников, М. В. Коржавин, С. Я Мартынов, М. И. Демидов, Н. Карамзин, Ф. Н. Мелетин, В Капустин, Ф С Кормокулов, И. Иконников, М. Ф. Шульгин, М А. Шубной (дядя замечательного русского скульптора Ф И. Шубина).
Изготовленные ими суда были «надежны, невелики, легки, крепки, поворотливы». Беломорские корабелы трудились «к пользе и славе Российской» и внесли большой вклад в отечественное судостроение.
Коньков Николай Леонидович
Здесь можно оставить свои комментарии. Выпуск подготовленплагином wordpress для subscribe.ru
История отечественного северного мореплавания начала свой отсчет более десяти веков назад. Пути проникновения новгородцев к берегам Белого и Печорского марей были различны.
1. Шли по реке Шексне в Белое озеро, затем по реке Ухтомке в озеро Волоцкое, далее волоком к озеру Долгое, из него по реке Модлоне в озеро Польшемское, далее через рекуУхтомку, озеро Воже, реку Свидь, озеро Лача попадали в реку Онегу и по ней в Белое озеро.
2. Шли из Белого озера по реке Ковжа, потом волоком до реки Вытегры; далее через озеро Онежское, реки Водла и Черева на волок до озера Волоцкое, по рекам Волошев, Почапопадали в озеро Кенозеро, далее по реке Кена в Онегу и Белое море.
3. По рекам Волге, Шексне, Славянке, Никольскому озеру, волоком в озеро Благовещенское, далее по рекам Порозовица, озеру Кубенское, рекам Сухона в Северну Двину и Белое море.
До сих пор историки не пришли к единому мнению относительно путей миграции древних новгородцев на Север. Но одно бесспорно: каждый из этих путей был накрепко привязан к воде - рекам, озерам, иногда даже к мелководным ручьям. Недаром первых новгородских землепроходцев называли ушкуйниками (по мнению некоторых исследователей, от производного слова «ушкуй» - лодка). Конечно, «привязка» к воде была вынужденной. Древняя Русь не изобиловала хорошими дорогами, к тому же даже самый сильный конь не мог конкурировать грузоподъемностью с самой захудалой лодкой.
Совершенно определенно можно утверждать, что история отечественных Великих географических открытий - это в первую очередь история освоения водных путей.
Флот древнего Новгорода не был разнообразен, он в основном состоял из набойных ладей, шитиков, ушкуев, сойм. Чтобы лучше понять проблемы древнего судоходства, необходимо обратиться к истории судостроения.
Первым плавсредством па Руси, как и везде, бесспорно, была вязанка из четырех-пяти сухих бревен или пучков камыша, то есть элементарный плот.
Более сложные и поздние по времени конструкции состояли из каркаса, сплетенного из гибких, скорее всего ивовых, прутьев, обшитого со всех сторон корой и кожами. Такого типа лодки были известны повсеместно. В Америке - индейские пироги и эскимосские каяки. На побережье Северного Ледовитого океана - собранные из шкур морского зверя, дерева и костей животных чукотские и ненецкие байдарки. В Средней Азии - лодки, сшитые из обработанных воловьих шкур.
Подобные конструкции были очень легки, быстры на ходу, удобны для переноски через волоки и пороги. Но применение их было ограничено из-за малой грузоподъемности, недостаточных остойчивости и прочности, невозможности использовать на открытых водоемах.
Следующий тип древних судов - ладьи-однодеревки. Такие суда строились из одного цельного ствола осины, липы, дуба. Дерево валили, обтесывали, снаружи придавали ладьеобразную форму, внутри выдалбливали или выжигали углубление - желоб. Потом колоду распаривали и раздвигали кольями до придания желаемой формы и размеров. До нас дошли свидетельства очевидцев, описавших стволы-гиганты, из которых выходили ладьи, вмещавший 8-10 человек и столько же лошадей! Но, конечно, деревья такой величины были редкостью.
В целом ладьям-однодеревкам были присущи все недостатки плетеных лодок. В первую очередь они были недостаточно остойчивы. О степени безопасности плавания на подобных судах может свидетельствовать тот факт, что сохранившиеся кое-где до нашего времени небольшие лодки-однодеревки в народе прозываются но иначе как «душегубки».
В третьем типе судов, который можно условно назвать переходным, колода-однодеревка составляла лишь основу - остов будущей лодки. Увеличение высоты борта в подобных конструкциях достигалось путем приращивания к колоде дополнительных досок, образующих надводный борт. В свою очередь, доски присоединялись друг к другу с «напуском», что позволяло с помощью мха и смолы герметически заделывать продольные швы.
И наконец, четвертая, наиболее совершенная, конструкция - судно с наборным корпусом. Изготовление лодок в этом случае начиналось с выделки досок (теса). Доски изготовлялись с помощью специальных инструментов (скобелей, тесал и др.). Шпангоуты вытачивали из упругих корневищ. Предварительно высверленные обшивные доски «набивали» на шпангоуты (отсюда - набивная ладья). Между собой доски «сшивали» размягченной на пару вицей (отсюда еще одно название - «шитик») или сбивали деревянными гвоздями - нагелями, Надо заметить, что даже после того, как появились железные гвозди, способ скрепления досок не изменился.
Наборные корпуса, несмотря на большую технологическую сложность, оказались удобнее однодеревок с нашитыми бортами, так как позволяли судостроителю закладывать судно любого размера вне зависимости от габаритов «колоды»
Но и наборные конструкции, несмотря на общность технологии, заметно разнились друг от друга. Одни суда закладывались «от дна», они имели слегка разваленные в стороны U-образные шпангоуты и совершенно плоское днище. Другие возводились «от киля», который служил основой лодки и на который, как ребра на позвоночный хребет, насаживались шпангоуты и обшивные доски.
Именно к такому типу килевых наборных судов и относилась сойма - наиболее совершенная конструкция древнепоморских судостроителей.
Сойма интересовала нас более всего. Попробую объяснить почему.
Если, пусть приблизительно, известно, какие суда эксплуатировались новгородцами на внутренних судоходных линиях, то на вопрос, на каких судах они осваивали просторы Белого и Баренцева морей, однозначного ответа нет. Надо признать, что этот период освоения северных вод, превращения «сухопутных» новгородцев в «морских волков», поморов, изучен недостаточно.
Мы хорошо знаем более поздние походы поморов на Новую Землю, Грумант (Шпицберген), в Мангазею. Мы наслышаны о судах того времени - кочах, поморских ладьях, шняках,катоках. Но они, эти суда, появились лишь в XVI-XVII веках. Появление их было обусловлено быстрым развитием торговых отношений между северными посадами и Новгородом. Формула «спрос рождает предложение» справедлива для любого времени. Товарооборот увеличивался. Практически неограниченный сбыт находили шкуры, жир и благородная кость морских животных, пушнина, «стратегическое» железорудное сырье, соль. Соответственно рос грузопоток, направленный от зверобойных, соляных и железных промыслов к перевалочным, обычно стоящим на реке, посадам. Эксплуатация маломерных судов стала убыточной. Даже очень мореходное, но маловместительное судно не могло конкурировать с неуклюжей, но с обширными трюмами «баржей», в один раз бравшей вдесятеро больше груза. И тогда появились кочи, вместительные, до 20 м и более в длину, способные взять на борт до 40 т груза. Кочи внешне походили на древненовгородские ладьи, но в отличие от них строились «от киля» и были гораздо более мореходны. На такого типа судах в дальнейшем поморы осваивали Мангазейский ход, Северный морской путь, продвинулись вплоть до Чукотки и даже, как утверждают некоторые исследователи, перескочили на Аляску, где основали несколько русских поселении. Но опять-таки, повторю, подобные плавания стали возможны после «изобретения» коча - лишь в XVI-XVII веках.
А поморы, вернее, еще новгородцы предположительно открыли Новую Землю в X веке. Существует предположение, что в X-XI веках новгородцы достигали уже берегов далекогоГруманта.
Первое документальное подтверждение подобных «трансморских» плаваний датируется 1032 годом, когда новгородский посадник на Двине Улеб совершил со своей дружиной далекий морской поход к Железным Воротам (по всей видимости, пролив Карские Ворота).
В Новгородской летописи под 1114 годом упоминается о хождении ушкуйников на Югру, лежащую по обе стороны Камня (Уральского хребта). Фактически они прошли уже в Сибирь!
На каких же судах совершали они свои плавания? На плоскодонных, вооруженных одним прямым парусом, неповоротливых, безкилевых ладьях? Сомнительно. На низкобортных, также плоскодонных, чисто речных шитиках? Просто невозможно! Белое и Баренцево моря считаются сложными для судоходства даже в наше время. Сильные ветры, крутое волнение, мощные (до 10 км в час!) труднопредсказуемые течения, десятиметровые отливы, многочисленные банки - вот далеко не полный перечень местных морских достопримечательностей.
Более всего для таких жестких условий подходила сойма, по крайней мере так мы предполагаем. Крупная - до 12 и более метров в длину, по одновременно легкая на ходу, маневренная, с «морскими» обводами, вооруженная вместо одного прямого двумя более совершенными шпринтовыми парусами, приспособленная для плавания в открытых водоемах (недаром наибольшее распространение сойма получила на неспокойных Ильменском и Онежском озерах).
Косвенным подтверждением нашей гипотезы было то обстоятельство, что поморский карбас (кстати, известный много раньше, чем кочи и ладьи) по своим размерам, обводам, парусному вооружению практически ничем не отличался от соймы. Разве только высота борта выросла на полметра да киль заглубился на 10-20 см. Но это и понятно: сойме низкий киль только мешал, цепляясь за грунт на многочисленных мелководных волоках и перекатах, а в море, под парусами, без него было не обойтись.
О мореходных качествах карбаса свидетельствует тот факт, что известный полярный исследователь Пахтусов для проведения съемки и описания восточных берегов Новой Земли (со стороны Карского моря) выбрал именно карбас длиной 12 и шириной около 4 м. А ведь дело происходило в 1832 году!
В XVIII -XX веках карбас был, пожалуй, самым распространенным на Двине и Белом море судном. Существовали различные модификации карбаса - холмогорский, поморский, приморский, весновальный, извозный и т, п. Использовали их для перевозки груза (например, извозные карбасы, связывавшие Соловецкий монастырь с Большой землей, достигали 45 мв длину, 12 - в ширину и 6 - в высоту!), для рыбалки и промысла морского зверя и даже для зимнего плавания в полыньях Белого моря! На семиметровых весновальных карбасахпустозеры, мезенцы и самоеды смело пускались в плавания во льды Вайгацкого пролива к Новой Земле, где промышляли морского зверя.
Конструкция соймы-карбаса оказалась настолько удачной, что она практически без изменения дошла до наших дней. Еще в недалекие 60~е годы парусные соймы и карбасы широко использовались рыбаками на Онежском озере и Белом море. Только на Ильмень-озере в конце 50-х годов в четырех рыболовецких колхозах насчитывалось более 130 парусных сойм! А весельные карбасы считаются незаменимыми в рыбацком деле по сей день. В то же время кочи, ладьи исчерпали свои конструктивные возможности еще в начале прошлого века.
Мало отыщется в мире лодок, имеющих без малого тысячелетний трудовой стаж! И совсем удивительно, что за эту тысячу лет соймы-карбасы практически не претерпели конструктивных изменений. Надежно работам древние конструкторы, что и говорить! Соймы пережили каракки Колумба и Магеллана, галеоны, фрегаты, барки, стремительные клипера, первые пароходы и теплоходы и еще многих, многих своих парусных, весельных и моторных собратьев. Дотянули аж до самого атомного судостроения! Вот это биография! И повоевать довелось соймам. Каждый слышал о Дороге жизни, соединившей блокадный Ленинград с Большой землей, но мало кто знает, что в летний период дорога не прекращала своего существования. Заброска продуктов в голодающий город и эвакуация населения осуществлялись с помощью небольших судов, немалую часть из которых составляли соймы.
Наверное, сойма заслужила звание патриарха отечественного флота. "Ведь даже небезызвестный оптик Петра I годится старушке сойме в праправнуки!
Летом 1987 года мы, памятуя, что критерием истины все же считается опыт, решились проверить свои теоретические изыскания и одновременно мореходные качества сойм практикой.
В Архангельске за наличный расчет приобрели списанный в утиль карбас постройки Соломоальской судоверфи. Конечно, осознавать себя экипажем «утиля» не очень приятно. Но что поделать, новый карбас кусался, и пребольно. По карману нам оказался лишь карбас, списанный на дрова.
Справедливости ради отмечу, что хорошие лодки всегда были и цене. В начале прошлого века холмогорский 40-футовый карбас с полным вооружением оценивался в 75 рублей серебром. Но и работа тогда была под стать цене - ручная, штучная! Каждый карбас свой секрет имел, свою изюминку. Карбасных дел мастеров по всему побережью в лицо узнавали, как сейчас эстрадных звезд. И служили те карбасы по 10-20 лет кряду. Без дела не стояли. И о льды их било, и о камни терло, а они дюжили!
Как я уже говорил, конструкция карбасов-сойм за последние 10 веков практически не претерпела изменений - тот же широкий развал бортов, характерные округлые обводы днища, острая, скорее похожая на нос корма. Разве только размеры нашего карбаса оказались чуть меньше средних древненовгородских величин (если верить описаниям, длина сойм и поморских карбасов в основном колебалась от 6 до 15 м, высота борта - от 0,6 до 1,5 м), да доски скреплены были не можжевеловой вицей, не деревянными нагелями, а современными заклепками и шурупами. И конечно, прочность древесины и качество исполнения явно не соответствовали древненовгородским «ГОСТам» (век XX - привычные издержки вала).
10 дней интенсивной работы понадобилось для того, чтобы приблизить утильный карбас к древним оригиналам. Нарастили на 20 см низкий «рыболовный» борт. Содрали всю краску. Следуя тысячелетней давности: технологии, залили лодку по планширь водой, дали выстояться двое суток, чтобы древесина разбухла, затянула мелкие щели. Крупные дыры законопатили. Днище и борта с наружной стороны просмолили. Установили две мачты - переднюю (фок) и большую (грот), растянули «ноги» (ванты), намотали на утки дроги (фалы), сколотили простейшие ключи (уключины), развернули сшитые дома хэбэшные паруса - носовой и большой. Между мачтами соорудили каюту-убежище (шалаш) (связали концами три пары палок - шеломки), уперли в борта, растянули сверху брезентовый чехол - буйно. К великому нашему сожалению, смоделировать поморскую «спальню» мы были не в состоянии. Древние мореплаватели укрывались большим овчинным покрывалом. Нам придется довольствоваться худосочными ватными спальниками. Не могли предположить новгородские ушкуйники, что наступят времена, когда продажен одного драного бараньего одеяла можно будет окупить все затраты, связанные с плаванием на Шпицберген и обратно. Что касается походной одежды поморов, тут остается только руками развести. Если бы мы могли «смоделировать» все то, что на них надето было... Зато у нас спасжилеты есть! И ПСН (плот спасательный надувной) с газовым баллоном! И еще надувной кранец по всему планширю - для страховки!
Кстати, кранец тоже не современное изобретение. Еще казаки (а по некоторым данным, и древние русичи) в те же далекие века для непотопляемости и повышения остойчивости вязали по бортам своих «чаек» и «дубов» пучки сухого камыша. Воистину, новое - это хорошо забытое старое.
Теперь наш карбас почти ничем не отличается от своего далекого прародителя. В чем мы могли убедиться, осмотрев в Архангельском областном краеведческом музее модель поморского промыслового карбаса. От варила (деревянная тренога и котелок) и очага, который поморы сооружали в кормовой части, учитывая их пожарную опасность и отсутствие площадей для хранения запаса дров, мы решили отказаться. А садок (деревянный короб от борта до борта, в котором предприимчивые древние судовладельцы сохраняли в живом виде рыбу) и вовсе не имело смысла сколачивать по причине полного отсутствия этой самой рыбы. Рыба в отличие от сойм тысячелетний период освоения северных земель, особенно последний временной отрезок, характеризующийся интенсивным возведением целлюлозно-бумажных комбинатов, благополучно пережить не смогла. Но это так, к слову.
Древнепоморский ритуал спуска на воду нового судна был очень сложен и очень запутай. Нужно было, чтобы в радиусе 100 м не было женщин, чтобы обязательно моросил мелкий дождик, чтобы, коснувшись килем воды, карбас пошел от берега а, не дай бог, не дернулся бы к нему, чтобы спуск происходил до полудня, чтобы... и т. д. и т. п. Не соблюсти любое из этих поморских правил, - значило обречь себя па неудачу. Мы честно выполнили все требования поморского морского этикета. Карбас торжественно нарекли «Стрик». В поморском морском лексиконе слово «стрик» фактически означает румб. Теперь оставался «форменный пустяк» - выйти в море и умудриться не утонуть в первые минуты плавания!
Экипаж «Стрика» составился из четырех человек: В. П. Гуляев, работник одного из челябинских НИИ, А. А. Худалей, студент-дипломник института культуры, Л. Ю. Суханова, художник рекламного комбината, А. А. Ильичев, автор этих строк.
В мореходных качествах карбаса нам пришлось убедиться уже в первые сутки плавания. В море бушевал шторм. За двое суток беспрерывно дующий восьмибальный северо-восточный ветер, прозывавшийся в старых поморских лоциях «полуношник», нагнал 2,5-метровую волну. Пенные гребни волн - бельцы - осадили поверхность моря до самого горизонта. Карбас обрушивался в раскрывшуюся между двух волн яму так, что ухала вода под днищем. Фонтан брызг выстреливал из-под форштевня, кропя водяными бисеринками паруса, палатку, рулевого. Карбас валился на подветренный борт, но быстро выравнивался. Всхожесть на волну была прекрасной. Карбас, несмотря на свой почтенный, тысячелетний, возраст, держался молодцом. Что нельзя было сказать о его экипаже. Экипаж почти в полном составе «валялся» в «каюте», безуспешно пытаясь совладать с накатывающимися приступами морской болезни. Как видно, наши вестибулярные аппараты за год сухопутной жизни успели отвыкнуть от «выматывающей душу болтанки». Внутри шалаша было хоть и сухо, но еще более неуютно, чем снаружи. Шторм воспринимался только на слух. Рев, шипение, дробные ударьг тяжелых капель о брезент, хлопки парусины, охи и невнятная ругань рулевого, с трудом управляющегося со ставшим таким непослушным рулем, - целая симфония, где всякая новая нота несет в себе потенциальную угрозу. Любой незнакомый звук мог быть предвестником надвигающейся катастрофы. Визгливо скрипнула мачта - я уже видел оборванные, болтающиеся ванты, в лохмотья изодранные паруса. Громко брякнуло и «трюме» - я сжимался в предчувствии, что сейчас «отпадет» дно. Рявкнул гребень приближающейся волны - я представлял 10-метровую громадину, нависшую над мачтами. Опасно доверять ушам своим в море!
На «палубе» было много легче. Конечно, там ветер, дождь, брызги, но там возможно здраво оценить происходящее. Увидеть, что мачта стоит как влитая, что громогласная волна от основания до макушки едва дотягивает до 2,5 м, что «не так страшен черт», как его малюет воспаленная фантазия.
Я очень хотел выйти «на улицу», чтобы почувствовать себя человеком, но продолжал лежать в спальнике. Я не мог заставить себя встать! Я болел!
Если кто-то считает, что морская болезнь - это тошнота плюс еще некоторые неприятные, но, в общем-то, совершенно невинные аксессуары, тот сильно заблуждается. Морская болезнь - это размягчение воли! Когда я хочу встать, но не могу. Когда, несмотря на то что мне страшно, я предпочту умереть, чем сдвинуться хоть на миллиметр. Когда даже вскрик «караул» требует мобилизации всех моральных и физических сил. Интересно, как обстояло дело с этой морской немощью в те далекие времена? Или народ покрепче был и не выскакивал поминутно из таланта только затем, чтобы осмотреть смоленые борта карбаса с наружной стороны?
Да, экипаж карбаса явно не соответствовал своему судну. И выражалось это, к сожалению, не только в бессилии перед качкой. Это полбеды. Беда состояла в том, что карбас упорно не желал идти на ветер и волну. Чем круче мы ставили его к ветру, тем значительнее становился дрейф. Если при испытаниях на спокойной воде Двины мы умудрялись идти под 60° к направлению ветра, то в море еле-еле удерживались на 80°! Наверное, роковую роль игралн волны, которые, словно профессиональные боксеры-тяжеловесы, мощными ударами гребней в правую или левую скулу сбивали карбас с курса. Что мы могли им противопоставить? Ведь у нас не было ни шверта, ни заглубленного киля, которыми можно было бы упереться в воду. Может, поморы секрет знали какой особый? Может, исторические описания умолчали о маленькой конструктивной детальке, без которой сойма не сойма, и карбас по карбас? Или мореходного опыта нам не хватает? Или приливное течение стаскивает нас к берегу... Поди сообрази, когда вокруг ревет, шипит, свистит стихия.
Остается только сожалеть, что мы во исполнение собственного решения не имеем права обратиться к помощи научно-технического прогресса, даже к таким примитивным его формам, как шверцы и бермудское парусное вооружение. Шприитовый, конечно, хороший парус, но даже до архаичного разрезного фока ему, увы, далеко!
Но как поморы-то здесь ходили? Сделаю небольшое отступление.
Поморы в основном совершали каботажные - в пределах видимости суши - плавания. Подобный способ мореплавания являлся вынужденной мерой, так как поморская навигация в значительной степени была привязана к береговой линии. Кормщик, прокладывавший курс, «считывал» знакомые заливы, холмы, обрывы и таким образом определил свое местоположение. В дальнейшем на возвышенных точках берегового рельефа поморы устанавливали каменные гурии или многометровые деревянные кресты, сориентированные большой перекладиной по линии север - юг. Такие же кресты поднимали поморы в местах гибели своих сотоварищей. В этом случае крест совмещал в себе функции навигационного знака и «могильного камня». Даже смерть свою поморы ставили па службу делу северного мореходства! Немало таких «маяков» разбросано но берегам Белого, Баренцева и Печорского морей.
Что же касается древних новгородцев, тем вдоль берега плыть «сам бог велел». Ведь впервые шли, на ощупь! Не знали, что за следующим береговым поворотом ждет Не знали даже, море ли эта вода до горизонта или большое, вроде Онежского, озеро.
Значит, и в том, и в другом случае был каботаж.
Однако известно, что прибрежное судоходство много опасное морского. И рифов здесь больше, и мели чаще, и волна прибойная круче, и маневра кораблю нет. Не моря боится моряк - суши, вернее, той узкой полосы, где сходятся две стихии, твердь и вода, и где нет покоя ни судну, ни человеку.
Есть две возможности для судна, застигнутого штормом вблизи суши: либо уходить штормовать в море, подальше от смертельно опасных скал и отмелей, либо прикрыться от волн берегом.
Для древних мореходов были невозможны оба эти варианта. Удобных бухт и устьев, где можно было отсидеться во время шторма, они еще не знали, а уйти в море им не позволяли слабые лавировочные возможности судов. Особенно это, как мы смогли убедиться, проявляется по время сильного волнения. Переждать непогоду на якорях, как это делали впоследствии экипажи кочей и ладей, они тоже вряд ли могли. Древненовгородские и первые поморские якоря представляли собой утяжеленные камнями коряги. Сомнительно, что такие якоря могли противостоять сильному волнению.
Что же в таком случае предпринимали древние мореходы, когда приближался шторм? Они попросту вытаскивали свои суда на берег! Это также говорит и пользу того, что освоение северных вод шло на небольших судах.
Как они умудрялись втроем-вчетвером (обычный походный экипаж на сойме-карбасе в те времена) вытянуть 10-12-метровую загруженную лодку на берег - представить трудно. Ведь это даже не «сухой» волок, где на судно, поставленное на специальные катки, наваливались «всем миром». Кто ходил в водные походы, знает, как сложно бывает вытянуть на берег даже небольшую моторную лодку, особенно когда берег песчаный, а выступающий киль глубоко зарывается в грунт. Как же новгородцы управлялись со своими судами? Нам представилась возможность узнать это па практике. Ветер и волны сбивали карбас к берегу. Хочешь не хочешь, а придется чалиться.
Для начала применили обычный, испытанный на Каспии, Арале да и здесь, на Белом море, прием. Прибой перескочили под полными парусами, оседлав самую высокую волну. С ходу ткнулись носом в берег. А дальше наша беспроигрышная тактика дала сбой. Форштевень уже глубоко завяз в, песке, а корма продолжала оставаться на плаву. Подкатывающейся под днище волне не хватало силы приподнять и протолкнуть карбас дальше. Несмотря на наши усилия, «Стрик» разворачивало бортом к волне. В таком положении за час-два его зальет водой и разобьет о берег в щепки. Что же делали поморы? А вот что...
Под киль развернутого лагом к прибою карбаса мы подсунули два тонких бревна. Теперь каждая волна, ударяя в борт, выталкивала карбас из воды. Волна из врага превратилась в союзника. Нам даже не надо было помогать. Карбас полз по бревнам, как по рельсам. Просто и остроумно.
Огорчало только одно: что до окончания шторма уйти отсюда вряд ли удастся. Торчать нам здесь до второго пришествия.
- А вы как хотели? - нимало не удивился нашей беде старый рыбак, подошедший к нам. - Поморы в такую погоду на печи сидели. Только дурак с морем на кулачки идет!
Что верно, то верно. Поморы без надобности на рожон не лезли! Отправляясь в дальние плавания, они умудрялись прихватывать с собой целые дома с печкой и трубой! Затянулась непогода или, наоборот, удачно сложился зверобойный промысел - вытаскивали на берег бревенчатый сруб, раз, два и сколотили дом! Щели мхом законопатили, дверь навесили, печь из прихваченных с собой кирпичей сложили - живи не хочу хоть до следующего лета. При необходимости поморы, каждый из которых был «и швец и жнец», с помощью самого нехитрого инструмента могли переделать сруб в небольшое, но вполне мореходное судно, а из нескольких срубов и коч сладить!
Время, помноженное на умение, работало на древних мореплавателей. Они в отличие от нас не были лимитированы отпуском. Они могли позволить себе роскошь «ждать у моря погоды». Посидят недельку, а то и месячишко (слава богу, рыбы и зверя тогда в любом месте водилось в изобилии - с голоду не помрешь), а потом за деньков пять наверстают упущенное. Поморские суда под попутный ветер могли пробегать за сутки до 250 верст!
Спустя несколько часов после вынужденной швартовки мы «осушились). Карбас стоял на сухом песке. Море плескалось метрах в ста поодаль. Шутки беломорских отливов! Удачно смоделировав поморский способ швартовки, мы волей-неволей должны были отработать поморский способ снятия с мели. Как говорится, «взялся за гуж...».
- Утро вечера мудренее, - сослался пусть не на поморский, но все же древний эпос Гуляев. Прочий экипаж, измученный морской болезнью, настаивать на немедленном перетаскивании карбаса не стал.
За ночь прилив и волны обмели карбас песком, словно сугробом. Казалось, берег постепенно заглатывает наше судно и скоро только столбики мачт будут торчать над гладкой поверхностью песчаного пляжа.
Любопытствующее местное население только сочувственно вздыхало и пыталось разъяснить нам запутанный механизм местного автобусного сообщения. Они были уверены, что наше плавание закончилось. Для подтверждения показывали на шестиметровую сгнившую шлюпку, оставленную экипажем, подобно нам, «на минутку приставшим к берегу».
Но мы надежд не теряли. На берегу подобрали подходящие бревна и ваги. Чего-чего, а плавника (обтесанные стволы, обломки деревянных сооружений и тому подобный плавающий «мусор», выброшенный на берег) по берегам Белого моря разбросано видимо-невидимо. По деревянному изобилию Белое море, наверное, держит первенство среди прочих морей земного шара. Окопали карбас вокруг. Веслом подрылись под киль возле форштевня, втолкнули в образовавшееся отверстие вагу, дружно навалились - карбас привстал носом, но лишь на несколько сантиметров. Наши мышцы явно не дотягивали до поморских стандартов.
Вспомнив Архимеда, мы сменили вагу па более длинную. Разом дернули, приподняли карбас, подсунули под киль поперечное гладкое бревно. Перехватили вагу, толкнули вверх. Карбас сполз на полметра. Так, поочередно занося то нос, то корму, проехали метров двадцать. Нет, кое-что мы все-таки умеем! Опробовали, правда менее успешно, и другой способ - скатывание карбаса, поставленного килем на катки. Наш «Стрик» научился ходить по суху, аки по морю!
Несмотря на шторм, решили выйти в море. Во время плавания по Беломорыо в 1983 году на каркасно-надувном катамаране нам доводилось наблюдать, как лихо местные рыбаки перескакивали прибойную полосу на маленьких весельных карбасах. Чем мы хуже?
Не знаю чем, но оказалось, что мы хуже. Прорваться сквозь прибой нам не удалось. Обрушивавшиеся гребни перехлестывали через нос, разворачивали, сносили карбас к берегу. За несколько минут карбас принял до 20 ведер воды, то есть к нашей тонне (суммарная масса корабля, экипажа и груза) добавилось еще по меньшей мере 200 кг. Протолкнуть сквозь прибой с помощью одной только пары весел 1 200 кг не смог бы даже обладатель олимпийского золота в трех видах гребли.
Вымокшие и пристыженные, мы выползли на берег. Как видно, море учило нас «поморской» выдержке.
- Все правильно! Не,- дошло через голову, дойдет через мокрые штаны! - перефразировал Саша Худалей известную армейскую поговорку.
От нечего делать осмотрели берег. Суша отнеслась к нам более дружелюбно, чем море. Буквально за 20 минут в ближайшем жиденьком лесочке мы набрали ведро белых грибов. Прекрасный приварок к нашему однообразному рациону, состоявшему исключительно из консервов и суповых пакетов.
Кстати, уж коли я заговорил о еде. Поморское меню тоже не отличалось особенным разнообразием. Вот как описывает «стол» промышленников на зимовье кормщик Амос Кондрат Корнилов: «мука ржаная, кашица, крупа овсяная, просо, толокно, горох, солод ржаной, масло коровье и постное, молоко с творогом, салата (ложечная трава) - трава вышиной в четверть аршина и выше, листы у нее круглые, величиной с нынешний медный грошевик, стебелек тонкий, корни не употребляют».
«Салата» считалась хорошим противоцинготным средством. Ее ели поморы в сыром виде, варили или «квасили» впрок.
На случай потери или порчи продовольственных запасов поморы заготовляли «тесто» - в «бочку пресной воды насыплю муки ржаной и сделаю тесто, замеша нагусто, и, вынувши,покладу 15 мешки». Такой своеобразный пищевой «концентрат» поморы использовали в качестве неприкосновенного продуктового запаса.
Лишь на следующее утро мы смогли выйти в море. Причем выйти красиво - под одними парусами - ног не замочив! Шли ходко, но, к сожалению, не долго. Через 15 часов условия плавания ухудшились. То тут, то там стали попадаться поливухи - камни, стоящие наравне с поверхностью воды. Волны кипели («мырили») на них бурунами. Но поливухи хоть увидеть можно было. Большую опасность представляли предательски невидимые корги - один или несколько подводных камней. Тронет такой камушек днище, и наше судно рассыплется подосочкам. Лавируя между рифами, мы наконец уперлись в непреодолимую каменистую чуру - длинную хрящеватую отмель, далеко вдававшуюся в море. Обогнуть ее нам не хватало ни судоходных возможностей карбаса, ни умения. Крутые прибрежные волны сбивали, сносили нас на камин. Из всех возможных направлений нам оставалось доступным одно: назад. В море нас не пускал ветер, вперед - чура.
Пришлось, лавируя между бурунами, тянуться к ближайшей лещади - ровной, гладкой подводной мели, где волнение почти не ощущалось. Не отпускал нас летний берег. Никак не отпускал!
В тот же день, на берегу, мы случайно обнаружили «корабельное кладбище». Из песка торчали рассохшиеся за многие десятки лет шпангоуты, форштевни, обшивные доски. Словно скелеты выдуло ветром из глубин земли и веков. Иногда лишь киль выступал на поверхность земли. Тут же неподалеку грудой валялось с десяток старых, цельнокованых якорей. Откуда эти якоря и карбасы (а судя по обводам и размерам, это были именно они) появились на этом безымянном песчаном берегу? Кто может знать? История освоения северных морей задает немало подобных вопросов.
В море вышли через двое суток, предельно устав от сухопутного ничегонеделания.
Чтобы дать представление о нашей жизни на плаву, обращусь к своему дневнику.
«21 июля. Заступаю на очередную ночную вахту. Натягиваю широченные - трех человек впору засунуть - штормовые штаны. Содрогаясь от холода, вползаю в отсыревшую резиновую куртку. Сверху напяливаю спасительный жилет, не столько для безопасности, сколько для «согрева».
На термометре 1° С. на календаре июль! Густой туман мелкими каплями оседает на парусах, скатах шалаша, 50-литровой бочке с пресной водой, на одежде. Холодными влажными пальцами проползает за воротник, ощупывает теплую спину. Бр-р-р. Три минуты интенсивно дрожу всем телом так, что зубы лязгают. «Вытрясаю» из организма дополнительные тепловые калории. Вроде потеплело.
Сверяю курс. Плохо. Очень плохо! Выбираю шкоты большого и переднего парусов, пытаюсь встать круче к ветру. Выигрываю десяток градусов. Но заметно снижается скорость. Теперь карбас стоит на курсе, тихо дрейфуя кормой в противоположную от желаемого направления сторону. Чуда не случилось.
Вновь стравливаю шкоты, уваливаюсь под ветер. Устанавливаю автопилот - растягиваю руль к бортам двумя капроновыми копчиками. Буду продолжать ходить туда-сюда, пересекая собственный «рекомендованный» курс, на каждые 5 миль пройденного пути набирая 500 полезных метров!
Ветра почти нет, поэтому дрейф неощутимый. Волны шуршат под днищем, лениво шлепают о борт. Трудно представить, что еще совсем недавно они громоздились друг на друга, громыхали гребнями и вообще вели себя В точности, как малолетние хулиганы на провинциальной танцплощадке.
От безделья и полной моей здесь ненужности стало клонить в сон. Включаю приемник. Динамик радостно бормочет про надои в средней полосе, футбол, жару в Судане, про необычно холодное лето в Архангельской и Вологодской областях. Спасибо, это я уже знаю. Лучше бы мне объяснили, куда они подевались, эти 8 недостающих до среднемесячной температуры градусов.
Да, в Судане сейчас тепло. Жаль, что поморы не ходили на промысел морского зверя к берегам Африканского континента или хотя бы в Колхиду, как древние греки. Гнал их черт на Север.
Интересно, кто-нибудь выше их ко льдам поднимался? Разве только викинги. Нет, пожалуй, и те не поднимались Викинги - завоеватели, Что им на Севере делать? Кого грабить? Только разве медведей белых, но те за просто так шкуру не отдадут.
Другое дело поморы. Те за зверем шли. А зверь, он везде сыщется и на Северном полюсе даже. Работяги были, В тьму-таракань шли за СЫТОЙ жизнью. И в Скандинавию ходили, и в Ирландию. Когда уже в самом конце XV века на Шпицберген первые морские экспедиции пришли - избы поморские обнаружили. Удивились очень. И только. Оформили своепервооткрывательство, Не отдавать же в самом деле пальму первенства мужику-помору!
Мы сами сейчас ладьи викингов рассматриваем, языками цокаем в восхищении. Хорошие корабли - спору нет. Быстроходные. Как раз впору, чтобы жертву загнать или от погони уйти. Новгородские соймы попроще были, понеказистее. Только поднимались на них древние русичи в широты, о которых викинги слыхом по слыхивали.
В Норвегии ладьи - предмет национальной гордости. Памятники ей ставят, музеи открывают, по щепочке собирают, склеивают. А мы наши суда древние даже по названиям не знаем. А ведь за ними история стоит.
В самом Архангельске местные пацаны возле карбаса крутились, хорошая лодка, говорят, у нас батьки точно на таких на рыбалку ходят! И никто им не сказал, что не «одни их батьки», а еще 40 поколений людишек русских выходили на таких лодках «рыбицу брать». А потом удивляемся, откуда на майках иностранные надписи берутся».
Да-а. Вот такие странные мысли голову посещают посреди моря Белого. Или, может, волны их нашептывают. Они-то те времена помнят. И карбасы, и соймы, и кочи. И сколько голов буйных на дне морском успокоение нашли, ведают. Для них 1 000 лет - это вчера.
Снова сверяю курс, подтягиваю тяги автопилота. Скоро уже 5 часов. Через час будить Людмилу Суханову на вахту.
В спальнике сейчас тепловой комфорт. Вытянусь, щекой в спасжилет, заменяющий подушку, ткнусь и буду спать аж до самого обеда...
А потом были обычные морские будни - вахты, бесконечные ночные сидения над компасом, макароны по-флотски, откачка со дна карбаса «незначительных атмосферных осадков» и еще многое другое. Только везения так и не было!
Все последующие шесть суток плавания явились «сплошным метеорологическим кошмаром»! Дни напрелёт ветер дул в лоб, и всегда только в лоб! Мы хитрили, закладывали гигантские десятимильные галсы, молились всем поморским и известным нам языческим богам - тщетно. Архангельская метеостанция с маниакальным упорством передавала северо-восточный ветер. Только однажды ветер сменился на западный, но случилось это именно в тот момент, когда мы, наконец отчаявшись выйти в Горло Белого моря, завернули карбас на Соловецкие острова.
Порой казалось, что не ветер вертит нашим флюгером, а, наоборот, заевший флюгер указывает, куда дуть ветру. А еще сверху беспрерывно моросило, капало, текло, лило, хлестало как из ведра. А снизу ревело, шипело, брызгало. Столбец термометра бросался от 0 к 20°С и обратно. И влажный туман пропитывал одежду и одеяла. Все как в настоящем северном плавании.
Но нет худа без добра. Говорят, неудача учит лучше везения. Наверное, так. Каждая совершенная ошибка одаривала нас знанием. Каждая миля, пройденная «на ветер», оказывалась ценнее десяти оставленных за нормой под распущенными «бабочкой» парусами.
Нашей изначальной целью было проверить мореходные качества карбаса-соймы в самых экстремальных условиях - мы получили идеально-отвратительные условия, о каких можно только мечтать. Чего же судьбу хулить? Радоваться надо! Только почему-то плохо получается...
С каждым новым днем и даже часом мы осваивали старинную морскую практику. Мы научились выбирать наилучшие для нашего шпринтового парусного вооружения курсы. Обнаружили, что «Стрик» чрезвычайно чутко реагирует на центровку. Достаточно было одному члену экипажа переместиться хоть на метр, и карбас «сваливался» с курса. Мы в полной мере оценили совет рыбака-помора: «Смелее задирайте нос, Чем выше нос, тем легче ход». Мы сообразили, что киль все же маловат. Поняли, что искусством осмолки днища мы далеко еще не овладели. Множественные наплывы, пузыри, «ямы», цеплялись па ходу за воду, снижали скорость, мешали маневру.
Постепенно мы «влазили в шкуру» древних мореплавателей. Учились понимать карбас и море, все увереннее держались на курсе и даже, несмотря на все тот же встречный ветер, умудрились достичь Зимнего берега.
Нет, не такая уж она «простая», техника X века. Есть чему нам поучиться у древних новгородцев и их преемников - поморов. Ох есть!
Отпуска заканчивались, и мы вынуждены были «заложить руль» на Архангельск. И снова нам не повезло! Ветер вдруг стих, и целью сутки мы штилевали в видимости архангельских труб, вызывая нездоровое оживленно в рубках проходящих мимо океанских сухогрузов и контейнеровозов. Только на последнем ходовом отрезке уже в Двине, мы смогли убедиться в ходовых возможностях «Стрика». Участок от центра Архангельска до Малых Карел, несмотря на встречное течение, карбас прошел со средней скоростью 6 узлов в час! Такую бы прыть да на пяток дней раньше!!!
На том наше «старинное» плавание и завершилось, «Стрик» до будущего лета встал на зимнюю стоянку. Но мы надеемся, ему еще придется пощупать форштевнем морской лед...
Невелико плавание - всего 300 миль. Пустяк! Что они в сравнении с пройденными нами ранее Каспийскими, Аральскими, Азовскими и даже Беломорскими маршрутами! Все так. Не спорю. Но только мили эти были особенные. Не в Белое море увели они нас - в историю древне-новгородского и поморского мореплавания! Не 300 миль преодолели мы - тысячу лет! А это очень и очень много!
"Профиздат" 1990 г.
Оцифровка и корректура: И.В.Капустин
Здесь можно оставить свои комментарии. Выпуск подготовленплагином wordpress для subscribe.ru
Здесь можно оставить свои комментарии. Выпуск подготовленплагином wordpress для subscribe.ru
Кто из вас плохо спал в ночь с 21 декабря на 22? Наверняка многие за кем-то гнались жуткие и страшные чудовища, а кто-то разбивался в прыжке с высоты или падал в пропасть, или что-нибудь похуже…И утром настроение было не очень…И дело не в том, что кое-кто просто чрезмерно поужинал. Это только у некоторых есть такая привычка, вызывающая ночные кошмары. Для всех нас появился повод для гордости – мы пережили Ночь Чернобога, единственную в году. Вот что поведали нам мифы и легенды славян.
Прислушайтесь к живописным сценам из северной сказки «О том, как все начиналось» ().
Ночь Чернобога, один из самых жутких мифов славян
Тёмный славянский Бог, Князь Мира Мёртвых Душ, Хозяин Нави, Властитель непознанного, Черный бог, Посмертный судья и прижизненный испытатель, Могучий волшебник открыл в эту ночь дверь из серого душного сумрака Нави в Явь — и выпустил свое ужасное воинство к нам, в явный мир!
Чёрный камень в Рипейских горах закрывает вход в Навь, но служит и многим другим целям. К нему вечером 21 декабря и отправился Чернобог, прихватив с собой молот, подаренный ему Сварогом в те далёкие времена, когда Чернобог жил вместе с остальными Богами в Прави на седьмом небе. Выковал Чернобог своё волшебное оружие на Чёрном камне.
Вначале он сковал необоримый меч, сражающий даже бессмертных. На его серповидное лезвие пошло звёздное железо, истёкшее из Чёрного камня. Этот меч-серп мог унести жизни тысяч воинов за один взмах. А затем на Чёрном камне выковал Чернобог Меч Кривды, Меч Пекла и другие мечи, секиры и копья. Выковал он себе кольчугу и доспехи.
Примерил доспехи, взял в руки меч-кладенец и и ударил Чернобог молотом по камню, посыпались во все стороны чёрные искры. Те, что упали на землю — превратились в гигантских чёрных змей, изрыгавших пламя. Искры, упавшие в лесах, превратились в волков-оборотней, леших и прочую нечистую силу, а те, что упали в воду, стали водной нечистью.
И вот пришло время Великой Битвы Света и Тьмы.
У Чёрного камня собрал Чернобог своё войско: тысяча голов, извергающих пламя, и тысяча хвостов, сокрушающих всё вокруг. Зубы волков-оборотней скалились, словно обнажалась тысяча мечей, а хищные дикие единороги могли сокрушать горы своим единственным рогом. А всё воинство Пекла возглавило этих воинов Нави.
Получили они приказ от Чернобога: —Тьма бессмертна и нетороплива. Сегодня мы снова начнём покорять Правь изнутри, через жителей Яви, склоняя их думать так, как думают и поступают тёмные сущности. Вот что вы будете делать:
искать Лжеца, чтобы научить его выдавать людям кривду за правду, а правду за кривду, уводя от истины;
искать Льстеца и учить его возвеличивать одних людей над другими, тем самым порождая в их сердцах зависть и разобщая их;
искать Искусителя и учить его завлекать человека на тот путь, который чернит душу и леденит сердце;
искать Разрушителя, чтобы сеять в людях страх перед наказанием за «непослушание».
Для этого все чёрные волхвы и колдуны отправляются в Явь, ищут тех, кто может служить тёмным силам, искушает и наставляет на тёмный путь. Так мы создадим себе сторонников, которых мы используем в нужный момент!
Так началась в ночь Чернобога его новое наступление на нас. И до Водокреса, 19 января это темное воинство будет наступать, подкарауливать, обольщать, склонять к Кривде! Может быть, славянские мифы не врут? Все знают, что тёмные зимние дни – не самое легкое время для человека?
Как же преодолеть это тёмное зло? Что говорят нам мифы и легенды славян?
А знали славяне способ! Светом, добром и весельем встречать Коляду, Бога Молодого Солнца, родившегося заново в утро, наступившее после ночи Чернобога! Оставили нам в славянских мифах наставление и способ защиты!
Помним мы это из северной сказки «О том, как было разрушено колдовство Морены» ().
Вот как бывало когда-то.
На земле праздник набирал свои обороты. Парни и девушки, разбившись на пары, давали клятву на верность, «Огненный заклят», прыгая через костёр, не разжимая рук. Шумнее и громче раздавались по улицам песни и крики. В одном конце деревни звучало:
Уродилась коляда
За рекою за быстрою...
А на другом конце низкие мужские голоса пели:
Коляда пришла, вам здоровья принесла.
Ой, Коляда, Коляда!
Мы пришли прославлять, да хозяев величать. А хозяюшке многоздравьице.
Вашим детушкам: сыновьям, дочерям -
Девяносто быков, полтораста коров.
Это отправились «колядовать» парни и девушки, распевая песни под избами и получая за это «щедровки» — калачи, круги колбасы и любую другую снедь.
Набрав полные мешки снеди, молодёжь отправлялась веселиться в самую большую избу, а кто не поместился, в другие избы, помельче.
И продолжалось это веселье столько, сколько нужно, чтобы поселились в душах тепло, смех и любовь!
Так и нам, вслед за народными обычаями!
Так и нам сегодня стоит, забыв болезни, обиды, искушения, отправиться праздновать Коляду на свежий воздух, к молодому Солнцу! Славянские мифы и легенды нам в помощь! И Коляда, Бог Молодого Солнца, возродившийся в день астрономического зимнего солнцестояния!
Хорошего Вам праздника, славяне!
Иванова Ирина, главный редактор издательства "".
Книги, оживленные мудростью предков.
Источник: http://www.northernfable.ru/history/num-709/
Здесь можно оставить свои комментарии. Выпуск подготовленплагином wordpress для subscribe.ru
Здесь можно оставить свои комментарии. Выпуск подготовленплагином wordpress для subscribe.ru
Готовится к рождению вся семья. Когда же нет ни теток, ни дядей, а мать и родители утратили родовые заветы, всю заботу должен взять на себя отец или тот, кто больше всего понимает в Обычае. Задание женщины — готовить себя и ребенка к будущим родам. Время родов нужно держать в тайне, лишь самые близкие родичи должны его знать. Будущая мать загодя должна подготовить все ей необходимое для родов. Главной фигурой выступает женщина —баба-повитуха, которая принимает роды. Безусловно, сегодня говорить о родах дома непросто и тяжело найти такую бабку-повитуху, и все же они есть. Женщина, которая принимает детей из Потустороннего мира, выступает проводницей между мирами. Ибо непосредственно ей в руки передает ребенка сам Бог Велес из мира Нави в мир Яви.
Сама баба-повитуха является жрицей Велеса и Мокоши — подземных Богов. Ее образ и стиль поведения не всегда совпадает с образом нежной и доброй бабушки. Прикосновение к потустороннему оставляет свой отпечаток на душе и теле человека. Ей нельзя противоречить, нельзя ни обижаться, ни гневить ее. В предродовой и родовой период именно она держит крепкую духовную связь с миром Нави, поэтому лучше всех чувствует, что нужно делать. После родов баба-повитуха доделывает священные обережные обряды и после «сливания рук» передает ребенка в руки родителей под их духовно-магическую защиту. Отец принимает ребенка в особенных случаях: когда роды начались внезапно, и рядом нет никого, или же когда отец является высокодуховным человеком и уверен в своих силах.
Если нет бабы-повитухи, роды могут принимать высокодуховные лица, чина волхва, которые знают Мокошину веду, но лучше, если это сделает женщина. Мужчина является проводником сил, которые направлены на добывание и завоевание, в минуты рождения ребенку нужна именно женская, сохраняющая и удерживающая сила. Кроме того, женщина является проводником силы Нави, откуда приходят все люди на землю, и поэтому она как можно лучше примет ребенка из Потустороннего мира, не повредив ни матери, ни ребенку. Именно поэтому наши предки в каждой общине лелеяли и свято почитали жрицу Мокоши,бабу-повитуху,где-то ее называли просто баба,где-то баба-пупорезка.
Каждую повитуху Мокоша отмечала чем-то особым, но всех их продолжала обучать до последнего их издыхания. Потому что жизнь не заканчивается одним отрезком. Чтобы пройти эту великую школу обучения, нужно пройти много отрезков, и очень часто случалось, что главный урок можно познать только перед самим отходом в Иной мир. Мокоша и Велес постоянно общаются с теми женщинами, которым детей в Явь передают. Очень часто сами, без посредников, приходят к ним в Явь, а то — во сны вещие или священные состояния сознания. Соответственно их наставлениям, были главные правила, или законы, которые должна знать каждая баба-повитуха, которая шла в дом роды принимать. Но помните, та женщина, которая принимает роды, должна сама иметь детей, ибо если у нее их нет, это значит, что Мокоша не благословила ее на деяние это. Должна женщина с собой сначала разобраться, выйти замуж, нарожать детей, а потом у других роды принимать. Ибо как для женщины, так и для нее проблем будет достаточно с ее деятельностью. Не сможет сама родить детей здоровых.
Перед тем как принять роды, нужно очистить дом от нечисти всякой и умыслов чужих да освятить его. Бросить зелья обережного под кровать будущей роженицы и на порог дома. В тяжелых случаях вокруг кровати роженицы ставят восемь свечей (равно лучевая звезда-алатырь) и призывают Богов Родных на помощь.Баба-повитуха должна задействовать силу всех Богов. Особенно обратиться к Доле и к Роду. Нужно снять все чужие символы, которые есть в доме и не отвечают «русскому духу» — духу Родных Богов. Поставить кумиры Мокоши, Рожаницы и Велеса в Покутье, обкурить чебрецом и травами, которые в это время священны. Отец и все родственники в саду или во дворе должны развести большой костер и проговаривать молитвы-славы к Велесу, Рожанице и Мокоше.
Отворить все замки и приоткрыть все двери, все, что закрыто, развязать все шнурки на обуви, ремешках, пояса, косы. На подоконники и на порог дома накинуть покрывала. Таким образом простелить путь новой душе и Родным Богам в жилище, где живет роженица. Были и другие заповеди, которых свято придерживалась повитуха. Ибо ее задание было непростым: она должна была чувствовать каждое движение ребенка в матери, видеть, как передает ребенка Велес, как Богиня Рожаница стоит рядом, подсказывает и направляет бабу-повитуху, что делать каждую минуту. Та баба, которая не имеет чувствительности и духовного видения, может покалечить ребенка и накликать на себя гнев Мокоши. Поэтому женщины, которые становятся на этот путь, не всегда имеют счастливую судьбу. Несоблюдение Мокошиных заветов, нечистая душа и помыслы, неведание Потустороннего мира и его законов приводит к тяжелым последствиям. Мокоша очень справедливая Богиня, Она свято бережет род Православный огнищанский, и поэтому, как когда-то, так и сейчас, если она видит, что какая-топовитуха плохое умыслила против матери или ее ребенка, накажет очень жестоко, вплоть до седьмого колена.
Когда же по незнанию сделает беду новорожденному или матери, также будет судить строго, но так, чтобы лишь научить ее, чтобы дальше не делала ошибок. Ведь Богиня Карна пристально следит за их помыслами и действиями. Мокоша, Велес и все Боги, которые являются нашими прямыми духовными родителями, постоянно стоят возле своих детей незримо в те жизненно важные моменты, которыми является движение наше сквозь миры через смерть и рождение. Поэтому, если мы имеем сильную веру — наши светлые Боги помешают беде и сотворят лад. И все же нужно самим подготовиться к этому всему еще задолго до родов, избрать бабку-повитуху или хорошего врача, с которым вы пойдете в роды.
Мокошиных заветов есть очень много, и некоторые из них можно обозначить. Нельзя мешать Мокоше, нужно научиться ждать, и она так подаст ребенка из Иного мира, чтобы ему как можно лучше было выйти в мир Яви невредимым. Плохие помыслы бабы-повитухи во время рождения ребенка увеличивают черноту в ее судьбе. Открываются Врата в Мир Нави, и, если душа повитухи черна, оттуда к ней потянутся чорнобожичи лихие, насылая болезни и беду всякую. Если же душа светлая, то получит она благословение небесное, любовь и почет от Богов. Если во время родов повитуха передает ребенка в отцовы руки, то между ними всю жизнь будет держаться крепкая связь. И ребенок будет идти отцовыми тропинками и расти ему на радость. Повитуха должна улыбаться ребенку и окутать его своей душевной теплотой. Покон Родовой Православный учит: чем больше повитуха отдаст любви и теплоты своей при рождении ребенка (первое взятие на руки), тем больше ей воздастся уважением, почетом и благословением Божьим.
Переход из одного мира в другой очень не прост, и когда Велес подает душу и тело здоровое, а Богиня Рожаница стоит на страже между мирами, то беда той повитухе, которая неумением своим покалечит ребенка. Боги выбирают наилучших женщин, которые повитухами могут стать, и свято почитают их, заботясь о них. Но те постоянно учиться должны, чтобы дело хорошо из рук в руки ложилось, ибо непростое предназначение повитухи, и Боги сие знают. Повитуха слышать должна, как ребенку лучше выйти из матери, и не навязывать свою волю, а дать возможность ему самому выбрать свой путь. Повитуха должна стать единой с душой, которая идет в мир Явный. И когда запуталась душа ребенка и выйти ей тяжело, не нужно спешить, а нужно раскрыть душу детскую, наполнить ее верой в жизнь и радостью нового мира, ощущая любовь, она увидит, что там, куда она идет, ее ожидают с радостью.
С большой любовью и заботой к Матери должна повитуха относиться, ибо несет она в себе жизнь новую и является самой любимой дочкой Богов Родных в это время, благословенная ими она есть. И Матушка Лада, Леля и Дажбог стоят в головах роженицы, Мокоша по левую сторону от руки повитухи, а Велес — по правую. Большая честь принимать из Потустороннего мира внука Дажбожьего, и для бабы-повитухи такие дети родные есть, как и для Дажбога, Велеса, Мокоши, Лады и всех Родных Богов. Каждая повитуха знает, что нужно делать во время родов. Для обычного человека могут казаться странными те вещи, которые она говорит сделать, но ум и душа ее крепко связаны с Богами и видением мира Навного, поэтому то, что видит она, не видит никто другой. Есть случаи, когда женщина родить не может, крепко держит ее муж в мире Явном, и не может она уйти к ребенку в мир Иной, чтобы помочь ему выйти из него в мир Явный. Тогда повитуха говорит отцу, чтобы он лег на порог дома, и сама переступает через него трижды. Приглушая мужской дух в избе, наполняет все вокруг Навью, и ребенок легче выходит из матери.
Бывают такие роды, где мужчине вообще нельзя быть возле жены своей. Имеются на то причины разные: или сердце его не открылось к ребенку и женщине своей, или совесть нечистая. А бывает, что, живя со своей женой, он ходил к другой женщине — любовнице, и суть женская, которая остается после этого у мужчины, может очень навредить роженице. Поэтому Боги и повитуха отслеживают все и сами решают, что делать надо, и нельзя мужчине противоречить повитухе, ибо этим он лишь беду накликать может на себя и семью свою.
Во время родов роженица должна слушаться повитухи, все, что та говорит — нужно делать. Кроме того, перед самими родами ей надо хорошо настроиться на связь с ребенком и удерживать его вплоть до того момента, когда приложат младенца к груди. Лишь тогда женщина может расслабиться и отдохнуть. За время беременности нужно выработать свои знаки, по которым Вы поймете, каково детское состояние. Ребенок с радостью Вам в этом поможет. Во время родов это сослужит Вам хорошую службу. Удерживая эту связь, соедините его с Ладой и Рожаницей (настройтесь молитвами), и вам вдвоем будет намного легче перейти из Иного мира в Явь. Блаженное состояние, когда Вы находитесь в Божественном потоке, позволит Вам «видеть» в разных измерениях все, что происходит, и даст возможность помочь ребенку особым дыханием, движением или мыслью, когда это будет для него нужнее всего.
Повитуха, в порядке духовных магических действий, может и класть под спину и на живот роженицы котомку с вареным овсом, говорить разные заговоры и молитвы, которые ей передались по роду от предыдущих баб-повитух или установлены Волхвами Ведического Православия. Были такие отцы, которые в ледяной воде ребенка купали. Ставилась большая кадка на печи, а печь растапливали до жару в комнате. Дед приносил из родника воду со льдом и выливал в кадку, и после того, как дитя родилось, окунали его в эту воду. А затем растирали маслом и в первую рубашку, вышитую оберегами, одевали, и в тулуп заворачивали либо же возле печи обсушивали, таким образом, приобщая в первые минуты жизни к роду своему. Если же в семье уже были дети, тогда надевали распашонку предыдущего ребенка, чтобы дружные они были. Можно надевать распашонки детей из рода Вашего, племянников.
Так делали лишь казацкие семьи, которые берегли этот обычай в своем роде, ибо передавался он испокон веков. Так рождались будущие характерники, и, чтобы большую силу в теле имели, и руководить ею могли, делали над ними сие лишь самые старшие в роду, которые силу тайную в себе имели. Так у ребенка мощнее развивались защитные резервы организма и включались сверхчеловеческие способности. Но это нужно делать умеючи, ибо от неумелой руки может умереть ребенок. Если же в Вашем роду такого не было, и Вы или мать, которая в это время особую связь с ребенком имеет, страх чувствуете или неуверенность какую, то нельзя делать этого, ибо лишь навредите ребенку.
Когда родился ребенок, баба-повитухаили отец прикладывает его к маминой груди. Очень важно в первые часы и минуты дать ребенку сосать мамину грудь, которая выделяет молозиво. Чрезвычайно ценное это первое молоко для ребенка, оно полно витаминов и нужной желудочно-кишечной микрофлоры. Имеется несколько моментов, которые нужно отметить: нельзя отлучать мать от ребенка, чтобы избежать испуга и переживаний. Ребенок возле матери будет спокойным и будет хорошо развиваться; нужно сразу приложить к груди ребенка, чтобы у него сработала врожденная способность к сосанию и первое питание было именно молозивом, которое в первые два-три дня молоко выделения является густой клейкой жидкостью желтого цвета. Оно богатое на питательные вещества и имеет в себе материнский дух (информационную составляющую), который поддерживает развитие ребенка.
При таком подходе ребенок легко и естественно переходит от жизни в матери к жизни снаружи. Последующее кормление также должно осуществляться только молоком матери из груди. Без всяких кипячений и заменителей. Кратковременное влияние прохладной воды на кожу ребенка (в виде быстрого погружения или обтирания) чрезвычайно сильно стимулирует защитные силы и развитие младенца.
Первые девять месяцев кормления ребенка являются очень важными. До пяти месяцев закладывается работа кишечника на будущую жизнь. Поэтому нежелательно давать ребенку какое-то другое молоко, например коровье. Коровье молоко содержит вдвое больше белков, чем мамино, и поэтому оно плохо усваивается детским организмом. Вместо того чтобы приносить пользу, оно начинает гнить, что поражает кожу, слизистые оболочки, дыхательные и пищеварительные пути. Врачи это считают «снижением пассивного иммунитета» и «слабой выработкой активных иммунных качеств».
В действительности за первые два-три месяца ошибками в питании мы подрываем организм ребенка, со временем наблюдая развитие болезней, заложенных в первые месяцы неправильного питания. Если молока недостаточно, то желательно договориться со своей подругой или какой-то доброй женщиной, у которой много молока, и она может выступить молочной мамой (кормилицею). Но помните, эта женщина заложит в Вашем ребенке через свое молоко и свои духовные стремления и жизненные силы, поэтому необходимо, чтобы она была с Вами одного духовного уровня. Подкармливать ребенка нужно с одного года свежевыжатыми фруктовыми и овощными соками. Очень хорошо, когда мама перед кормлением подержит еду у себя во рту, а затем даст ее ребенку, это способствует ее обезвреживанию и предварительной обработке.
Женщина все время, от начала потуг, которые открывают врата Иного мира — Нави, и до «сливок», которые закрывают врата Нави, вместе с повитухой и ребенком находится под его воздействием. Это мир, из которого приходят души в мир Яви и куда они идут, чтобы заново родиться на земле сей. Если же душа не нуждается в рождении, она идет в Правь. И только по большой необходимости да по зову своего рода может вернуться на землю. Если душу не звали к рождению, и ребенок зачинался случайно, то во время рождения, когда открываются врата мира Нави, может войти в ребенка дух навича (существа, созданного плохими намерениями темных людей, магами и черными колдунами). И тогда рождается оборотень, убийца, вор и т. п. Мир Нави опасен для тех, кто от Богов Родных отрекся, родовые знания говорят, что мы православные родноверы — Нави не боимся, ибо Навь не имеет силы против нас. Кто несет в себе Ведогонь Сварожий, для того зло не существует, ибо мы сами творим свой мир. Таким образом, люд православный, имея веду Родосвета, знает духовные состояния, обереги и обрядодействия, которые ограждают нас от влияния Навного.
Врата Нави закрываются повитухой первый раз вечером после родов, когда повитуха омывает ребенка. Выливает воду от купели на заре. Закрываются врата Нави для ребенка, что ограждает его от болезней и внезапной смерти. Второй раз закрываются на третий день после родов, когдабаба-повитухаомывает женщину. Закрывает Навь для женщины, чтобы болезни разные не цеплялись к ней и не забирали жизненной силы. Рано утром, когда всходит солнце, непочатой святой водой (освященной на капище, жаром из жертвенного огнища), повитуха поливает водой роженицу, начиная с головы, приговаривая:
Святой водой омываю,
Врата к Нави закрываю,
Пусть та чорноба, которая в Явь забрела,
Сгорит вся дотла,
А те чорнобожичи, которые прицепились к роженице,
Пусть утонут в этой воде.
Все черное и злое
Пропадет над тобою,
Опять омываю и врата закрываю,
Закрываю врата трижды,
На все стороны и на все миры.
Вся чернота в Навь отойди.
Пусть душа (имярек) светлая и чистая
Водой Даной святой омоется
И в воды Земли Матушки сольется.
И в третий раз пусть врата закроются.
И на сороковой день, утром, после восхода солнца, повитуха закрывает врата для себя. Этот обряд называется «Сливки», или «смывание рук». Призывались все женщины рода, роженицы и ее мужа. Повитуха наливала в миску до краев (чтобы всего в доме достаточно было) освященной воды из трех источников, настоянной на угольках, взятых из священного капища. Клала туда ягоды калины (чтобы роженица была красивой и здоровой), зерна овса, хмель, конопляное семя и зерна ржи (чтобы могла еще родить детей), дубовую щепу, хлеб. На пол кладется прялка или гребень, если девочка, когда мальчик — топор. Роженица правой ногой становится на топор, прялку ли и вздымает правую руку, на которую повитуха льет воду, из левой же руки роженица выливает немного воды. Заговор, который при этом говорит повитуха, очень древний и сильный, его только из уст в уста передают. Ибо он вибрацию имеет, которая с Мокошей в ее суть сливается. Поэтому здесь его мы оглашать не будем, в целом все, что она говорит, должна слышать лишь роженица да иногда семья, если это их касается. Дальше руки менялись, это делалось трижды, а затем все эти действия повторяла и повитуха. После обряда повитуха и роженица с младенцем на руках, и все присутствующие женщины трижды обходили вокруг стола посолонь в знак присоединения к силе Богов Прави в Великом Триглаве Миров.
После сливок в тот же день (сороковой день после родов) проводятся освящения ребенка в Родную (Родовую) Веру и принятие в род. Обряд проводит волхв, или ведун. На освящение ребенка приходит весь род, взрослые и дети. По сути, это первый день, когда ребенка показывают всем. По тому, как проходит обряд освящения, можно судить о судьбе ребенка. Родители и деды по завершении обряда могут расспросить волхва, что предвещали Боги их ребенку. И если волхв не видит предостережения, может рассказать им, как лучше воспитывать ребенка, какие Боги выступают его покровителями, на каком пути жизни он может больше преуспеть, кто из Богов отвернулся, если такое произошло, а кто был более благосклонным. Часто Боги указывают на того человека, который по сердцу будет ребенку, и будет иметь для его воспитания и развития главное значение. Важно, чтобы все делалось по обрядам родовым, тогда и судьба ребенка будет легкой и хорошей.
К обряду освящения нужно тщательным образом готовиться. Еще до рождения ребенка нужно подумать, кто станет Божатыми для него. Это может быть как супружеская пара, так и молодые, и неженатые парни, и незамужние девушки. Есть обычай брать несколько Божатых, по две пары. Но чаще берется одна пара, те близкие люди, которым можно доверить ребенка, если родителей вдруг не станет. Очень хорошо, если такой парой выступят супруги. Доброй приметой является, когда Божатка при надежде (ожидает ребенка). Божатые должны отдавать себе отчет в том, что, держа к святому Алатырю (алтарю) ребенка, они берут на себя ответственность перед Богами в случае смерти кровных родителей (в худшем случае) взять его к себе и вырастить как своего. Эти случаи, безусловно, одиночные, и все же ответственность очень большая. Божатые выступают духовными наставниками ребенка на всю жизнь. Божатые вместе с родителями проводят все вековые посвящения. Учат Богов почитать да род развивать (умению и ремеслу всякому). Если божатко — девочка, особенно ответственная роль у Божатки, если же мальчик, у Божатого. Обряд посвящения полностью описан в духовном издании Родового Огнища, в книге «Малый Требник Родной Православной Веры», и каждая семья, которая хочет приобщить своего ребенка к своему роду, Богам и Предкам, должна его знать и хорошо приготовиться.
Для освящения Божатые должны принести крыжмо (белое чистое полотно, без всякого шва), из которого затем мать вышьет рубаху, а также образы Богов (писаные) или малые кумиры (обязательно Лады, Сварога и Божича), калач или красивый каравай. Родители же должны приготовить серебряный или золотой нагрудный Алатырь (оберег), 10 восковых свечей, два вышитых рушника (которые будут нужны, сберечь к свадьбе и передать затем детям), тулуп, зерно пшеницы, хлеб, землю из-под плодоносящего дерева, если девочка — яблоня, вишня, груша, если мальчик — дуб, ясень, и сушеную траву бессмертника.
Заканчивается обряд угощением всего рода, во время которого волхва и бабу-повитуху сажают на почетное место за столом, а роженицу на тулуп, вывернутый шерстью вверх, как знак благословения Велесом молодой мамы и ребенка. Тулуп на лавку должна расстелить баба-повитуха, которая является жрицей Велеса. Повитуха на освящение должна сварить горшок каши и борщ. Борщом нужно угостить всех присутствующих как ритуальным кушаньем, символом солнца и буяния жизни. Горшок каши после угощения борщом разбивался, разбивает его самый ловкий (спорый) мужчина в роде. Он как бы символизирует собой яйцо, из которого рождается мир, в данном случае ребенок. После этого он и продавал комочки каши, каждый из гостей брал ее, желая здоровья ребенку и роженице. Повитуха же приговаривает: «Роди, Боже,рожь-пшеницу, а в запечке — детей копну». Когда же кашу покупают Божата, она отвечает так: «Роди, Боже,рожь-пшеницу, а кумам — детей копну». Потом повитуха обрядово разносит гостям сурицу (молочный квас) и тарелочку, на которую для роженицы бросают деньги, чтобы положить их «на зубок» ребенку. После сливок и Освящения баба-повитуха навсегда остается очень уважаемой в сей семье. Ее принимают как свою бабушку, которую всегда приглашают на все родственные праздники.
Здесь можно оставить свои комментарии. Выпуск подготовленплагином wordpress для subscribe.ru
